Кто такой Григорий Саввич Сковорода - знает сегодня, пожалуй, каждый. Особенно если учесть, что ценою усилий Джорджа Грабовича и Соломин Павлычко его имя возымело популярность даже у совершенно, казалось бы, прежде отстраненных от науки любителей "клубнички" /с голубым, как вы догадались, оттенком/.
А ведь, между тем, Сковорода был фактически первым настоящим славянским философом и в то же время едва ли не наиболее гениальным из всех отечественных представителей этой фундаментальной области знания, живших также и после него. Ссылки в различных энциклопедических изданиях на непосредственное якобы влияние на его творчество и склад мышления работ Феофана Прокоповича, Леонарда Эйлера и М.В.Ломоносова абсолютно безосновательна. Первый из них был в мировоззренческом плане рядовым схоластом; известную оригинальность можно признать за ним лишь в трактовке некоторых этических вопросов традиционного домостроя. Выдающийся русско-швейцарский ученый Леонард Эйлер являлся, как известно, в отличие от Сковороды, убежденным лейбницианцем; кроме того, по философии он вообще не написал ни одной работы, если, конечно, не принимать во внимание его богатого на разные мудрые мысли эпистолярного наследия. Как Эйлер, так и Ломоносов были современниками украинского "старчика", так что неизвестно, кто у кого должен был учиться. Последний тезис вдвойне, можно сказать, подтверждается при детальном разборе всего написанного им. Что же касается странствующего, бродяжнического образа жизни Григория Саввича, то в этом плане единственный достойный образец для сравнения, который сразу приходит на память, - это, пожалуй, разве что великий и неподражаемый в своем роде Диоген.
А вообще-то философию Сковороды при желании очень легко можно приблизить к подлинно научным реалиям в их современной трактовке. Конечно, в ту пору отечественная научная лексикология находилась в возрасте раннего младенчества, поэтому украинскому философу трудно было на бумаге изложить свои мысли. Особенно часто он путается в адекватной передаче смысла понятия "бог", подразумевая под этим то творца форм, то природу, то внутреннюю субъективную сущность любого объекта. В целом же онтология Сковороды далеко не столь платонична, как об этом пишут исследователи его творчества и, если уж на то пошло, ближе все-таки ориентирована на Аристотеля.
Для нас, однако, куда более важно разобраться в первую очередь в сущности сковородинского символизма, заодно подправив при этом кое-какие допущенные им неточности. Мир символов, занимающий у Сковороды самостоятельные позиции, на самом деле, быстрее всего, просто находится на стыке "грубого" /реального/ и "тонкого" /невидимого/ мира и управляется одновременно и теми и теми. Наиболее банальные примеры: карты могут служить и для игры, и для гадания; библия используется и как общепознавательный исторический документ, и как сокровенное духовное напутствие для всех верующих. Современная теория предвидения также, по сути, опирается на сковородинский символизм: контактерам не доступно прямое созерцание нашего грядущего, но они видят зато будущее некоего иного, "астрального” мира, гомоморфно и к тому же довольно жестко связанного с нашим посредством трансцендентных для человеческого разума символов. Проиллюстрируем это более доходчиво. Как известно, в повседневном обиходе существует немало народных примет, совершенно не поддающихся рациональному объяснению и именуемых обычно предрассудками. С другой стороны, нынешней официальной наукой игнорируются также и различные древние системы гадания, например, по картам, по кофейной гуще и т.п. А, между тем, даже здесь при желании можно выявить кое-какие свои общие закономерности. Однако в чем же все-таки их суть? Да ведь на самом-то деле, оказывается, ни приметы, ни , тем более, гадания вовсе не утверждают категорически: вот, мол, в такой-то день и час неминуемо должно произойти то-то и то-то, - а только лишь как бы подсказывают или даже советуют нам: "Согласно основному вектору детерминирования, вcе идет к тому-то и тому-то; и если в ближайшее время не будет предпринято нечто из ряда вон выходящее, - предсказываемое сбудется !.."
Следует заметить, что во многих своих стихийно-материалистических взглядах на природу мироздания Сковорода опередил не только всех российских современников, но и некоторых весьма именитых предшественников с европейского Запада, в частности, на наш взгляд, он поднялся на порядок выше картезианского дуализма в понимании органической взаимосвязи души и тела. В своей этической и гносеологической доктрине наш философ огромное значение уделял фактору самопознания и его качественно наиболее зрелой ступени - самоосмыслению. Конечно, оба эти термина были Сковороде еще неведомы, но вот он пишет об обнаружении " внутреннего", "сердечного", "единого" человека, то есть налицо, по сути, та же этапность.
Кроме того, согласно официальным источникам, Сковорода был первым славянским ученым, поднявшим голос против господствующих религиозных догм, а также против самих церковников. Такая очень смелая по тем временам идейная установка в контексте его творчества созвучна и с неприятием буквального толкования библейских текстов, поисками своего бога.
Кстати сказать, не лишены некоего мистического флёра сокровенной таинственности и самые последние мгновения его неутомимо-пытливых странствований бескрайними поднебесными далями сего суетного мира. Вот, в частности, как описывает кончину философа видный украинский историк и литератор ХІХ века Измаил Срезневский:
"...Был изумительный день. К дедушке съехалось полным-полно соседей, дабы вволю погулять и повеселиться. Имели также, конечно, на примете послушать немного и Сковороду... За обедом был Сковорода необычно веселым и разговорчивым, даже шутил, повествуя о своем прошлых заморских похождениях, равно как и бесценном для всех нас жизненном опыте. Когда же, очарованные его красноречием, поднялись приглашенные гости с обеда, Сковорода неожиданно вдруг пропал из виду… Как оказалось вскоре, попросту скрылся от праздной суеты в любимом садочке. Долго ходил он по перекрестным тропам, срывая овощи и раздавая их ребятишкам, работавшим неподалёку... Когда же где-то уже под вечер хозяин принялся искать Сковороду, то застал его под раскидистой липой. Уже заходило солнце: последние его лучи пробивались сквозь гущу листвы. С заступом в руке копал Сковорода яму - узкую, длинную яму. - "Что это, друг Григорий, чем то ты так занят?" - полюбопытствовал хозяин, подойдя к старику. "Ой, пора, друг, заканчивать моё путешествие!" - ответил Сковорода - "и так все волосы улетучились с бедной головушки от невыносимых житейских тягот, пора уж угомониться!" " Ну-у, брат, вот уж, ей-богу, ерунду городишь!.. Довольно шутить, идём отсюда!" - "Ладно, но я буду просить тебя, мой милый сударь: пускай здесь будет моё последнее пристанище!". И вместе пошли домой. Однако Сковорода недолго в компании оставался. Он тихо нырнул в свою лачугу, сменил бельишко, помолился Господу и, подмостив себе вместо подушки свои рукописные работы и серую свитку, улёгся, сложивши накрест руки. Долго ожидали его на ужин. Сковорода не появился. На следующий день утром к чаю тоже, да и к обеду точно так же. Это встревожило хозяина. Он осмелился войти к Сковороде, дабы разбудить его; однако Сковорода лежал уже холодный и закостеневший. И произошло это 9-го ноября 1794 года. На кресте над его могилой, по просьбе самого Сковороды, тогда же таки было начертано: "Мир ловил меня, но не поймал...".
Э. А.
***
А ВОТ ЧТО, КСТАТИ, ДУМАЮТ ПО ЭТОМУ ПОВОДУ НАШИ НЕЗАВИСИМЫЕ ЭКСПЕРТЫ: "Языком символов Сковорода обосновывал учение об общем идеале жизни. Согласно этому идеалу, человек должен непременно освободиться из-под власти жесткой действительности и библейских суеверий и стать высокодуховным, дабы войти в "республику духа", в которой работа и творчество делают людей равными и свободными от смерти и социального угнетения. В последнем его трактате "Потоп змеиный", написанном в конце 80- х годов, традиционный сковородинский диалог возносится к наивысшим, пожалуй, своим логическим горизонтам, выступая уже как своего рода философское кредо мыслителя: ведь речь здесь идёт о неистребимости материи и о бесконечности процессов ее формообразования. Тут же заодно Сковорода выносит на суд читателей и свою известную умозрительную концепцию относительно трех миров и двух натур. Все сущее, утверждает философ, может быть распределено между тремя сферами: микрокосмом, макрокосмом и миром символов. Причем все эти три мира имеют, соответственно, вечную и тленную натуры. Однако природа как источник бытия характеризуется - в отличие, увы, от нас с вами - абсолютной бесконечностью. Что же касается человека, то при всей даже, казалось бы, его смертности он все равно может служить как бы своеобразной "иконой вечности" (имея здесь в виду неудержимый мысленный полёт к бессмертию). Тогда как мир символов - наоборот - представляет собой лишь "дым вечности", то есть банальную аллегорию бессмертия или, иначе говоря, средство его формализованного описания. Доказывая закономерное торжество движения во вселенной, Сковорода непосредственно связывал сакральное, казалось бы, понятие "бог" с обычным физическим термином "бег". Ведь от того, писал он, что "движение, наполняющее вселенную, будто течение реки, является бегом беспрерывным, как раз и родилось само имя сие "бог".
То есть непостижимое для многих его современников таинство движения он отождествлял с источником возникновения религиозных представлений и, в частности, с языческим культом рек. Природа же, если следовать Сковороде, самим уже своим существованием не только олицетворяет, но и утверждает абсолютность бытия. И поскольку она вечна и безгранична, то начало и конец в ней волей-неволей совпадают, а тленное и вечное очень часто переплетаются. Ну а то, что изначально возникает в микрокосме (где, словно коты в завязанном мешке, постоянно борются две натуры), т. е. присущее, вроде бы, лишь духу, - становится впоследствии свойством материи. А значит, "Materia eterna" (вечная и нерукотворная - Ред.) - смело и с должной уверенностью провозглашает напоследок Сковорода!"
Опубликовано в целом ряде отечественных изданий (включая еженедельник "ВВС", газету "Молодь України" и журнал "Науковий світ" № 6 за 2011 г.).
Comments